Из записей 2007 года, дневник Кит Василь - я.ру

Клим Каменкобезусловно ярчайшая из звезд биологического факультета Киевского национального университета. Конечно же, не на том небосклоне, где гордо сияют академики, профессора и младшие научные сотрудники без степени. Иначе это был бы не Клим, а кто-то совсем-совсем третий.
Он — авантюрная звезда авансцены всех лучших капустников на Днях биолога, и таким он остается и поныне, выбрав вместо скромной карьеры скромного вирусолога в Институте ботаники не менее скромную карьеру в скромном израильском театре «Гешер», («Мост») (справедливости ради следует сказать, что там работают и другие знаменитости, например, Леонид Каневский).
Мне посчастливилось познакомиться с Климом в тысяча девятьсот (как страшно это сегодня произносить!) восьмидесятом году. Я был аспирантом (читай: без двух минут профессором!) кафедры зоологии беспозвоночных Киевского университета, а Клим — выпускником средней школы, только что пролетевшим на вступительных экзаменах в этот самый университет и устроившийся, кажется, препаратором (была когда-то такая должность — разнорабочий, младший рядовой советской науки!) в Институт ботаники.
«Кому Нал?» Боюсь соврать, но привел его в наш Театр-студию, по-моему, «Длинный» — Игорь Палыч Сиренко. Могу даже представить себе, как это случилось: Первый выезд ботаников на уборку урожая в колхоз, капуста или морковь, портвейн «Приморский» под хлеб с помидорами на меже у лесополосы и воробьишко с гитарой. Через неделю он пришел на первую репетицию. Человек с гитарой востребован при любой власти (как и человек с ружьем), и Клима буквально выстрелило на сцену без малейшей задержки на скамье запасных.
В январе 1981 он уже был почти премьером театра — именно с его аккордов начинался спектакль «Местожительство — Земля» (вторая часть). Грустная такая онтологическая, экзистенциалистская песенка «Исходы лета», придуманная мной в возрасте несостыковавшейся личной жизни и ожидания распределения после университета. Клим подобрал аккорды и запустил ее на орбиту. Он пел ее ужасно серьезно, даже с нажимом каким-то — словно для него было так важно сказать миру, что человеческая жизнь не должна развеяться напрасно, как пыль по ветру Впрочем, патетика — женщина не так неверная, как часто бросаемая молодыми людьми…
В Киевский университет Клим пришел уже с почти профессиональными навыками в сценречи, сцендвижении, сценографии, драматургии и режиссуре. Кому же, как не ему, было завертеть вокруг себя этот капустный мир студенческих капустников.
Наипервейший дебют на Дне биолога был, конечно, на Двор[ц]овом параде — Климу страшно понравилась идея спеть шаинскую «Оду к радости» — «С голубого ручейка начинается река…» в ритме похоронного марша, и через полчаса сценарий был готов.
Хоровод дошколят-первокурсников обреченно (сегодня сказали бы, «готично») выводил эту самую «Улыбку». Подтекст читался так, что лучше и не придумать; причем для каждой категории граждан — свой. Кому не следовало читать подтекста — не прочел никакого.
Так это начиналось.
В следующем году у нас даже был совместный выход — в «историческом» спектакле «Шестой», где речь шла о переводе за счет внутренних ресурсов Киевского княжества с третьей категории на первую (для борьбы с феодальной раздробленностью) и о борьбе попавших под сокращение старших князей, младших князей и одного хазарского ханаРедеди за декретную ставку старшей княгини Ольги. Конечно же, феодально-конкурентная борьба, куча трупов, утопление в тазу, отравление «Примой», удавление шарфом и вырывание глаз с последующим бросанием их в зал. Идейное осуждение зверского натурализма Голливуда, Микки-Мауса и Майкла-Джексона. Мне Клим должен был отрубить голову. Честно говоря, помня о его способности входить в роль, я побоялся дать ему в руки настоящий топор… Но все равно — шелестя лаптями, граблями и вилами, на сцену истории вышел Народ, сверг горстку зажравшихся олигархов и призвал всех выходить на Субботник (эпитет пришлось опустить). «Калідорная» В том же году нас ожидали еще два «совместных проекта». Клим отправлялся в Канев на практику, и я снабдил его листиком с только что сочиненным текстом «Баби з Готелю Каліхворнія».
— Разучи с народом: через две недели я приеду, — сказал я Климу на прощанье.
Клим свое обещанье не только сдержал — он превзошел все ожидания.
Мы с моей молодой женой приехали в заповедник прямо ко дню рождения Клима. На первом курсе скопилось то ли четверо, то ли пятеро именинников, и в этой связи в трех смежных комнатах двухэтажного общежития при свечах и глухо задрапированных окнах после отбоя скопился практически весь первый курс и добрая половина второго.
— А сейчас, — сказал Клим, — я хочу поприветствовать присутствующего здесь Валерия Алексеевича, автора песни, которая прозвучит прямо сейчас — «Баба з готелю Каліхворнія»!
Семь гитар, хор из как минимум пятидесяти глоток — и слова, которых я еще не слышал ни разу вслух:
Моя баба в Готелі «Каліхворнія»

Этот свадебный подарок был немыслимо драгоценным для меня — ни прежде, ни потом, вот так, вживую я не слышал ни одной своей песни, размноженной на полсотни или больше голосов. Много-много лет спустя я слышал ее то там, то сям, в разных экспедициях и городах, от людей разных поколений. Даже поразительное сюжетное сходство ВВ-шной «Всі мене бояться, як у хвормі я…», кажется, тоже неспроста.
И все благодаря неукротимой Климовой энергии.
«Радостный строй гитар» Через неделю, на каневском «конкурсе художественной самодеятельности» мы представили еще один «хит сезона», начатый в Киеве и нашедший свое неожиданное продолжение.
В театре-студии нас то и дело привлекали к работе так называемой «агитбригады» — закрывая студию грудью от назойливых попыток администрации очередного ДК всунуть нос в идейное содержание репетируемого материала, мы разъезжали по колхозам и избирательным участкам, читая и поя хором и дуэтом всевозможные хиты о БАМе, КАМАЗе, героях гражданской войны, Чили и еще о чем-то таком идеологически правильном и дозволенном, с огненной верой в глазах и в комсомольском сердце. Но к лету, как говорят в Украине, «терпець урвався».
Как-то вечером мы собрались на лавочке за спиной у циклопического Ильича (примерно там, где сейчас стоит баба на столбе) и стали импровизировать перед тремя девушками попурри с речевками из самых заштампованных «революционно-патриотических произведений» ХХ века. Угрюмо так, зловеще, монтирую из встык самым идиотским образом. Выходило что-то хармсообразное, полное свинцового абсурда и каменных морд. Но именно поэтому совершенно неотличимое от передовиц «Комсомолки». Недоставало какого-то штришка, чтобы народ понял, что невзирая на наши исполненные комсомольского задора и пафоса семимильного строительства развитого социализма физиономии, здесь что-то не так.
Этот штришок явился внезапно: во время каневского конкурса художественной самодеятельности на сцене появился какой-то невзрачный студент из «рабфаковцев» и стал исполнять одна за другой именно те песни, которые мы с Климом готовили в Киеве. Но как!
Не было, кажется, ни одного куплета, слов которого он по своим наивности и дремучему невежеству не переврал самым чудовищным с точки зрения грамматики и стилистики образом, переведя таким образом на странный сумской суржик.
Мы с Климом переглянулись. «Вот оно!»
Тут же, в промежутке между выходами конкурсантов, мы поймали нашего героя: «Спиши слова!» Он честно все записал, именно с той орфографией и орфоэпией, с которой пел.
— Лирико-патриотическая композиция «День за днем». Исполняют студент первого курса Климентий Каменко и аспирант Валерий Корнеев! — объявил ведущий. Мы стояли лицом к лицу с жюри, и этим лицом было каменное лицо парторга практики В. А. М. И наши лица были такими же каменными. Пока мы пели, публика, узнавая ужимки и тексты «предпредыдущего» исполнителя, дополняемые неистовыми фиоритурами Клима, тихонько корчилась от трудно сдерживаемого хохота, а мы — мы оставались каменно-серьезными. «Сволочи», — явственно прошипел В. А. М., оглядываясь налево и направо под почти балетное действо, сопровождавшееся то «Яростным стройотрядом» Пахмутовой, то стихами об ударном строительстве новых корпусов КАМАЗа…
— Комсомольская дружба — есть! — выкрикнул я звонким комсомольско-патриотическим голосом под кошачьи вопли Клима, которые должны были означать, по-моему, The Great Gig In The Sky с пинкфлойдовской «Обратной стороны Луны». Публика неистовствовала. Начальник безмолвствовал.
Ну что тут предъявишь? Сработано чисто. Ни одного намека на шутку. Помочиться соседу в карман и не улыбнуться. Школа, одним словом…
Этот концерт, кажется, определил всю дальнейшую Климову манеру. Куда ни кинь, все его номера были глубоко политизированными, полными газетных штампов, вязкой бытовухи и того неповторимого сорта абсурда, который возникает при соединении самых несоединимых штампов, причем абсурда совершенно бесцельного, искусства ради искусства.
«Лю-юся!!!» Первый сольный Климовский капустник на Дне биолога был поставлен при широчайшем участии предыдущего курса. Клим и Вика С. выходили к микрофонам в строгих костюмах телеведущих под звуки позывных информационной программы «Время», но вдруг отбрасывали в сторону листики с текстом страстно начинали танцевать па-де-де, и пока Клим самозабвенно исполнял пируэт за пируэтом, из кулисы появлялся небритый мужик и утаскивал его даму в другую кулису… В следующем действии коллектив пьяных колхозных трактористов, постепенно распаляясь подсексуально-страдальчески-призывные вопли Константина Марковича К. «Лю-юся!!!», сцеплялся в дикой драке («Ты Маньку-то мою не трожь») и с ревом выкатывался со сцены, а из противоположной кулисы выходил Клим — в пионерском галстуке, и с веселым другом барабаном маршровал именно туда, где слышалось звериное рычанье кулачества. «Павел! Они убьют тебя!… Звери!…» — истошным криком заливалась ему вслед Вика, а Павлик Морозов (это, конечно же, был он, легендарный пионер-герой) бесстрашно шел вперед, навстречу верной гибели, в бой за светлое будущее всего прогрессивного человечества…
Меня всегда удивляло, откуда у Клима такое безоговорочное, граничащее с цинизмом пренебрежение к обреченным богам эпохи, в которуй жил и он сам. Любопытно, плакал ли он хоть когда-нибудь над смешными рассказами Чехова и Зощенко? И смеялся ли сквозь слезы над абсурдностью человеческого бытия вообще (а не только над строительством коммунизма в отдельно взятой стране)? Скорее всего да, но онтологические проблемы стали посещать его гораздо позже, да и то без выраженного депрессивного компонента.
Впрочем, не прошло и пяти лет, как на поверхность выплеснуло огромный поток молодой литературы, развивавшейся как раз в таком, панковском, и куда более неприкрытом стиле. Ирванець, Андрухович, Лысенко, Лапкин и уже перезрелый монстр украинского андерграунда Подеревянский. Каждый из них получил свой шанс свободно выкрикнуть на весь мир что-то, о чем больше не было сил молчать…
Вскоре я уволился из университета, защитился и уехал работать в Кишинев, и мы не виделись несколько лет, а когда встретились вновь, Клим уже был настоящим мэтром — за плечами у него было два мюзикла — «Ночь перед зачетом» и еще один, названия которого я не вспомню, хоть убей, но в котором речь шла о первич­ности/вто­рич­но­сти матери­аль­ного/духов­но­го, продаже души дьяволу (тот же Костя К.) и ее месте в обществе потребления. «Какая ж песня без баяна, какая ж Марья без Ивана, какая ж к черту душа — без тела?!» — вопрошала объятая плотскими страданиями Женщина-вамп (Вика С.).
О чем? Как-то, уже работая в театре, Клим зашел в гости, и записал на мой «Маяк» десяток лучших своих номеров. Они-то (за исключением «Ленина и Змеи», написанной гораздо позже, примерно в 1990-91-м гг. и еще пары номеров) и составили основу этого диска. Качество записей, увы, было прескверным, но похоже, других попросту нет.
Все, о чем пел тогда Клим, было удивительно складно и до колик в животе смешно. Но чего-то не доставало.
Не хватало того, о чем умалчивают.
«Когда нам не о чем молчать, / В груди тоска опустошенья…» — писала Юнна Мориц. И я вслед за ней пристально вслушивался в фейерверковый треск блистательного Климовского остроумия: о чем же он молчит?
Когда мы встретились с Климом во время моей поездки на симпозиум в Тель-Авив в мае 2000 года, я забыл спросить его об этом. Он был вполне доволен той жизнью, которую нашел в конце концов в этой стране, рассказывал о гастролях по Великобритании, сетовал на то, что приходится играть почти исключительно «державною мовою» (гибру, то есть) и что на радио, кроме него, практически нет актеров, которые говорят по-русски без акцента. Он говорил много и вкусно, потом блистательно, потом просто интересно, но я все ждал, когда вдруг провиснет в воздухе звенящая пауза и мы обнаружим, что молчим оба об одном и том же.
Я слушаю и сегодня и пытаюсь понять — о чем же молчит Клим?


2007