КАНТОНИСТЫ
В семье Шимона и Эстер Грибер жил не то его, не то её старенький дед.
Никто не знал, сколько ему лет. Бывало дети спрашивали родителей:
«Сколько лет дедушке?» Мама обычно отвечала им так: «Зачем вам считать его годы?
Он на ваши годы не живёт.»
Судьба этого старика была драматична. Дело в том, что ещё маленьким
мальчиком он стал «еврейским кантонистом».
Вы не знаете, кто такой кантонист?
Страшный смысл этого понятия даже среди евреев мало кому в СССР был
известен. А история такова.
Евреи в Российской империи жили в «черте оседлости». Их вера и обычаи не были похожи на веру и обычаи других народов, населявших страну. Кроме того, у евреев было своё автономное самоуправление. В добавок ко всему евреи были освобождены от рекрутской повинности. Вместо службы в армии, они платили налог.
Всё это не понравилось новому императору Николаю Первому, вступившему на престол в 1825 году. Он хотел всех своих подданных подогнать по общий ранжир, чтобы у них были только те мысли и взгляды, которые угодны ему и его правительству. И тут в «светлую» голову царя-батюшки пришла странная мысль: «А не перекрестить ли нам евреев в православных! Хорошо бы, но как?» И, не долго думая, 26 августа 1827 году Николай Первый подписал указ об обращении евреев к отправлению рекрутской повинности. В конфиденциальном меморандуме он писал: «Главная выгода от рекрутирования евреев в том, что оно наиболее действенно склоняет их к перемене вероисповедания.» Замысел русского православного царя состоял в том. чтобы во время воинской службы еврейские мальчики и юноши, оторванные от родной среды, утрачивали свои национальные черты, отказывались от еврейского образа жизни и переходили в христианство. Царь определил призывной возраст для евреев не с 18 лет, как для всех, а
с 12 лет. Это было сделано специально, чтобы лишить мальчиков возможности пройти в 13 лет бар-мицву. И, к тому же, малолетних детей было легче сломить. Никто, кроме еврейских детей, не призывался в таком раннем возрасте. Но, что характерно, срок их службы исчислялся только, начиная с 18 лет.
Вопрос «Кто именно пойдёт служить в армию?» царское правительство совсем
не интересовал. Оно спускало в органы еврейского самоуправления — кагалы
только нормы поставки нужного количества рекрутов. С каждой тысячи человек
еврейского населения данной местности следовало предоставить по рекруто Однако следует заметить, что не всех забирали в армию. От призыва освобождались учащиеся казённых училищ на время их учёбы, земледельцы-колонисты, цеховые мастера и механики, работавшие на фабриках,
семьи раввинов, купцов и старшин кагалов. Кроме того, любой богач мог пожертвовать большие деньги на нужды кагала только за то, чтобы его сына не отправили в армию. Кагал также заинтересован оставить в иешивах способных учеников. И кто же в первую очередь становился рекрутом? Конечно же, сироты, дети вдов и бедняков и даже мальчики семи-восьми лет, которых выдавали за двенадцатилетних. Из года в год ужесточались условия призыва евреев в армию. Дело доходило до облав, во время которых не только задерживали уклонявшихся от призыва, но вообще хватали всех подряд.Каждую осень во время отправки рекрутов на службу стон стоял на улицах еврейских городков. Особенно страдали маленькие дети, оторванные от родительского дома. Их сваливали партиями на телеги, как скот, и увозили по этапу. Несчастные родители бежали за ними многие километры, чтобы ещё хотя бы раз взглянуть на своего ребёнка. Они кричали ему вслед: «Помни имя своё!», «Сохрани свою веру!», «Не променяй родную рубашку!»
Пока дети ехали через еврейские местечки, их ещё подкармливали местные жители. А солдаты-конвойные вдруг начинали бить детей без всякой причины.Они это делали для того, чтобы евреи ублажали их деньгами и продуктами, избавляя тем самым детей от побоев.Как только повозки покидали «черту оседлости», в русских деревнях над еврейскими детьми издевались из-за их странной одежды, из-за их характерной еврейской внешности, из-за их длинных прядей волос (пейсов ), из-за их незнания русского языка; бедных ребятишек оскорбляли, бросали им вслед
камни, мазали им губы салом. И всё это происходило при полном попустительстве солдат-конвойных, которые, в свою очередь, запрещали детям молиться и издевались над их верой.
«Указ обрушился на еврейские дома,
И мы разбежались по пустым лесам.
Бежали мы по всему пустому лесу,
Скрывались мы в пустых ямах. Беда, беда...!»
( из еврейской народной песни )
«Залиты слезами улицы в местечке,
Столько слёз, что можно плавать, словно в речке.
Забирают мальчиков — чьё на нас проклятье? -
Берут без сочувствия, берут без понятья.
Мальчиков из школы вырывают силой,
В сапоги, в шинели обряжают силой.
Головой кивают старосты общины,
Нас не защищают мудрые раввины.
Богатей Раковер семь сынков имеет,
Все они здоровы, каждый сын — жиреет.
А у бедной Леи единственного сына
В списки те проклятые занесла община.
Бедняков в солдаты — нечем откупиться,
Бедняков в солдаты — не важные птицы.
Что же получается? Не годны в солдаты
Бугаи здоровые, чьи отцы богаты.»
( из еврейской народной поэзии )
Маленьких рекрутов обычно отправляли в отдалённые губернии — Пермскую,
Вятскую, Казанскую, где вообще не было еврейского населения. И это
«путешествие» из родного дома на Украине до Сибири занимало не менее
года. И всё это время дети находились в ужасных антисанитарных условиях. Не
удивительно, что многие из них умирали уже в пути от лихорадки, простуды,
вшей, коросты, чесотки и крайне плохой пищи.
Александр Иванович Герцен в своём произведении «Былое и думы» ( часть 2,
глава 13 ) описывает свою встречу с детьми-кантонистами на постоялом
дворе в1835 году.
Внимание писателя привлекла жалкая, сбившаяся в кучу толпа детей:
«Пожилых лет, небольшой ростом офицер, с лицом, выражавшим много
перенесённых забот, мелких нужд, страха перед начальством, встретил меня
со всем радушием мертвящей скуки. Это был один из тех недальних,
добродушных служак, тянувший лет двадцать пять свою лямку и затянувшийся, без
рассуждений, без повышений, в том роде, как служат старые лошади, полагая,
вероятно, что так и надобно — на рассвете надеть хомут и что-нибудь тащить.
— Кого и куда вы ведёте?
— И не спрашивайте, индо сердце надрывается; ну, да про то знают >> першие,
наше дело — исполнять приказания, не мы в ответе; а по-человеческому некрасиво.
— Да в чём дело-то?
— Видите, набрали ораву проклятых жиденят с восьми-девятилетнего возраста.
Во флот, что ли, набирают, — не знаю. Сначала было их велели гнать в Пермь,
да вышла перемена — гоним в Казань. Я их принял вёрст за сто. Офицер, что
сдавал, говорил: беда и только, треть осталась на дороге ( и офицер
показал пальцем в землю ). Половина не дойдёт до назначения, — прибавил он.
— Повальные болезни, что ли? — спросил я, потрясённый до внутренности.
— Нет, не то чтоб повальные, а так, мрут, как мухи. Жидёнок, знаете, эдакий
чахлый, тщедушный, словно кошка ободранная, не привык часов десять
месить грязь да есть сухари… Опять — чужие люди, ни отца, ни матери, ни
баловства; ну, покашляет, покашляет — да и в Могилёв. И скажите, сделайте
милость, что это им далось, что можно с ребятишками делать?
Я молчал.
— Вы когда выступаете?
— Да пора бы давно, дождь был уж довольно силён… Эй ты, служба, вели-ка
мелюзгу собрать!
Привели малюток и построили в правильный фронт. Это было одно из самых
ужасных зрелищ, которые я видал — бедные, бедные дети! Мальчики двенадцати,
тринадцати ещё кое-как держались, но малютки восьми, десяти лет… Ни одна
чёрная кисть не вызовет такого ужаса на холст. Бледные, изнурённые, с испуганным видом, стояли они в неловких толстых солдатских шинелях со стоячим воротником, обращая какой-то беспомощный, жалостный взгляд на гарнизонных солдат, грубо равнявших их; белые губы, синие круги под глазами показывали лихорадку или озноб. И эти больные дети без ухода, без ласки, обдуваемые ветром, который беспрепятственно дует с Ледовитого моря, шли в могилу. И притом заметьте, что их вёл добряк-офицер, которому явно было жаль
детей. Ну а если бы попался военно-политический эконом?!
Я взял офицера за руку и, сказав: „поберегите их“, бросился в коляску; мне хотелось рыдать, я чувствовал, что не удержусь...»
Николай Лесков, классик русской литературы, посвятил теме кантонистов своё
произведение «Владычный суд» (1877 год ).
В начале 1850-х годов, ещё будучи юношей, Николай Лесков работал в Киеве
помощником столоначальника по рекрутскому столу ревизского отделения.
Всё, что творилось с кантонистами, он наблюдал воочию. Впоследствии он писал:
«Самая вопиющая несправедливость при сдаче детей заключалась в том, что
у них почти у всех без исключения никогда не бывало метрических раввинских
выписей, и лета приводимого определялись, как я сказал, или наружным видом,
который может быть обманчив, или так называемыми „присяжным разысканиями“, которые всегда были ещё обманчивее.»
Малолетних детей в возрасте до 18 лет направляли в батальоны и школы
кантонистов, или как их называли в народе — «живодёрни», которые были
предназначены для подготовки детей к воинской службе. А эта «подготовка»
начиналась с религиозного перевоспитания, которым занимались «живодёры»,
то есть все от ефрейтора до командира батальона.
Когда православным священникам не удавалось склонить еврейских детей к
крещению, за дело брались дядьки и унтер-офицеры. Детей муштровали, истязали,
плохо одевали и кормили впроголодь. За нежелание есть свинину или щи,
приправленные свиным салом, били и лишали пищи. Кормили солёной рыбой, а
потом не давали пить. Вечером, перед сном, кантонистов ставили на колени
и держали сонных детей в таком положении всю ночь. Тех, кто упорствовал в
своём нежелании переходить в православие, безжалостно истязали: секли
розгами без конца, прогоняли сквозь строй, оставляли неодетыми на морозе,
ставили коленями на горох и битый кирпич, окунали головой в воду до
обмороков и глухоты. Диапазон издевательств над еврейскими кантонистами
был настолько велик и многообразен, что только для перечисления понадобиться
не одна сотня страниц. Многие старшие кантонисты переносили все муки геройски, но немногие из них оставались в живых: одни умирали, другие кончали жизнь самоубийством. Почти все малыши не выдерживали пытки и принимали христианство. Были и такие кантонисты, которые крестились для вида, но втайне продолжали соблюдать еврейские заповеди. Если таких «преступников» обнаруживали, то их ссылали в отдалённые монастыри.
Вот отрывки из воспоминаний кантонистов:
«Нас пригнали из Кронштадта целую партию, загнали в тесную комнату,
начали бить без всякой милости, потом на другой и на третий день повторяли то
же самое. Потом загоняли в жарко натопленную баню, поддавали пару и с
розгами стояли над нами, принуждая креститься, так что после этого никто не мог
выдержать.» «Густой пар повалил из каменки, застилая всё перед глазами. Пот лил
ручьём, тело моё горело, я буквально задыхался и потому бросился вниз. Но этот
случай был предусмотрен. У последней скамьи выстроились рядовые с пучками
розог и зорко следили за нами. Чуть кто попытается сбежать вниз или просто
скатывается кубарем, его начинают сечь до тех пор, пока он, окровавленный, с
воплем бросится назад на верхний полок, избегая этих страшных розог,
резавших распаренное тело, как бритва… Кругом пар, крики, вопли, стоны,
экзекуция, кровь льётся, голые дети скатываются вниз головами… а внизу
секут без пощады. Это был ад кромешный. Только и слышишь охрипшие крики:
»Поддавай, поддавай, жарь, жарь их больше! Что, согласны, собачьи дети?"
«Ефрейтор хватает голову, быстро окунает в воду раз десять-пятнадцать
подряд. Мальчик захлёбывается, мечется, старается вырваться из рук, а
ему кричат: „Крестись — освобожу!“ Жаловаться было некому. Командир батальона был царь и Бог. К битью сводилось у него всё учение солдатское. И „дядьки“ старались. Встаёшь — бьют, учишься — бьют, обедаешь — бьют, спать ложишься — бьют. От такого житья у нас умирало иногда до пятидесяти кантонистов в месяц… Если умрут сразу несколько, солдаты-инвалиды выкопают одну яму и в неё бросают до пяти трупиков. А так как трупики при этом не кладутся в порядке, то инвалид спускается в яму и ногами притаптывает их, чтобы больше поместилось.»
«Наутро меня привели в зал военного собрания, забитый людьми до отказа.
На возвышении сидели офицеры, среди них священник и унтер-офицер, а в зале
— мои товарищи и множество мальчиков-кантонистов из других казарм.
Священник торжественно спросил, готов ли я отречься от прежней веры и стать
христианином. Я оглянулся, посмотрел в испуганные, выжидающие глаза друзей,
потом перевёл взгляд на стены, украшенные военным оружием, саблями и
кортиками… Священник нетерпеливо повторил вопрос. Тогда, не говоря ни
слова, я подошёл к стене, снял с неё лёгкий солдатский топорик, вернулся
к столу на возвышении и положил на него три пальца левой руки. Даже в эту
минуту я не забыл подумать, что тфилин надевают на средний палец… И
прежде, чем кто-либо сообразил, что я намерен сделать, я изо всех сил ударил
топориком по пальцам. — »Вот вам, — крикнул я им в лицо, подняв окровавленную руку, — мой ответ, — и потерял сознание..."
Один из кантонистов рассказывает в своих воспоминаниях, что во всей его
роте в 1845 году остались лишь два еврея; все остальные, отказавшиеся
креститься, наложили на себя руки: трое перерезали себе горло, двое повесились,
некоторые утопились в реке.
Николай Лесков с возмущением писал о том, что евреям-кантонистам,
которые приняли православие, единовременно выдавали по тридцать рублей, указывая этим на прямую аналогию с тридцатью сребренниками, которые получил Иуда за предательство Христа. По достижении 18 лет кантонистов переводили в регулярную армию и рассылали по полкам и гарнизонам во внутренние губернии России, в Москву и Петербург.
Тем, кто, несмотря ни на что, остался иудеем, уставом разрешалось ходить
в синагогу по месту службы или снимать особые помещения, где устраивали
постоянные молельни. Первую половину двадцатипятилетней службы «николаевские солдаты», как впоследствии стали называть кантонистов, проводили в казарме, а затем уже жили на частных квартирах, исполняли воинскую повинность и в свободное время подрабатывали ремеслом и мелкой торговлей. Они были мужественными и выносливыми воинами, а также отличались своей преданностью царю. Через 25 лет службы отставных еврейских солдат отправляли обратно, в «черту оседлости».
После смерти Николая Первого новый царь Александр Второй своим
коронационным манифестом от 26 августа 1856 года упразднил институт кантонистов. Все «николаевские солдаты» и кантонисты до 20 лет могли вернуться к своим семьям. Однако при Александре Втором по окончании службы «николаевские солдаты» и их потомки получали право селиться вне «черты оседлости». Многие из них чаще всего оставались жить там, где они заканчивали службу. Отставные кантонисты жили в основном в городах, но занимались и сельским хозяйством. Они получали пенсию в размере 40 рублей, что позволяло по
тем временам существовать их семьям, а многочисленным детям получать
светское образование.
Трагическая судьба еврейских кантонистов оставила глубокий след в еврейском
фольклоре, а жизни кантонистов посвящены многие воспоминания произведения
художественной литературы на разных языках.
Версия для печати
Отправить ссылку другу
Комментарии (16)
RSS свернуть / развернутьBagira
Fotofo
hort
Да вот, судьба — злодейка каждому свою дорогу кажет.
Revival
CTPEJIOK
несомненно, шансов спастись больше, но не больше 50-ти процентов… что печально…
Oldos-cl
Uchuujin
DrAkylla
hort
Как это «обрушится дверной косяк»? Дверной проем в панельном доме представляет собой прямоугольное отверстие в вертикальной стене. Так, по крайней мере, у нас в России. В общем, Дуг Коп очень невнятно на его счет написал, ничего не опроверг ( Что касается столов, машин и прочего — тут все ясно, отличные советы.
Припоминаю разработку какого-то восточного дизайнера-конструктора, на мембране.ру видел год-полтора назад. Высокопрочная дверь легким движением руки превращается в элегантное убежище от землетрясения. Вроде как переламывается ближе к середине, и создает в дверном проеме этот самый «треугольник жизни».
Uchuujin
hort
Alive
Arpad
hort
soulcat
Вывод — дома и на работе заранее знай куда прыгать, а лучше — потренируйся.